Автора, автора!
ЭТУ поистине теперь уже народную песню, распеваемую по всем городам и весям, я впервые услышал в верховьях Енисея, где за плотиной строящейся Красноярской ГЭС лютовал сибирский мороз и по ночам температура опускалась ниже пятидесяти градусов. А в уютном Дивногорске, где жили строители, было немного теплее, но мы, командированные за новостями в этот суровый и прекрасный край, старались не высовываться из гостеприимной гостиницы «Бирюса». Еще и потому, что в канун нового, юбилейного 1967 г. все начальство безвылазно пропадало на плотине, личным присутствием вдохновляя строителей и стараясь завершить все работы до 31 декабря года уходящего.
По вечерам журналисты собирались в моем просторном гостиничном номере: начинали с горячего чая, потом переходили на более крепкие напитки и заканчивали песнями. Среди нас оказался геолог из Ленинграда, который обладал приятным баритоном и прекрасно играл на баяне. Песен он исполнял много, но всем нам по душе пришелся «Сиреневый туман», который наш коллега по невольному заточению пел особенно вдохновенно. Каждый вечер эта мелодия звучала в моем номере не раз и не два, и уже в канун Рождества эту песню исполняли в ресторане при гостинице.
Так незаметно пролетели семь дней нового года, и в последний вечер накануне расставания я спросил геолога: кто и когда эту песню сочинил? Он ответил, что впервые услышал ее сразу после войны, когда двадцатилетним парнем вернулся в Ленинград с фронта, и что слова песни студенческие, а музыка — народная…
С той далекой поры песню о сиреневом тумане мне приходилось слышать в разных местах тогдашнего Союза, где приходилось бывать по журналистским делам. «Сиреневый туман» звучал в самых экзотических местах: на берегу Каспийского моря, на вершине Бештау, на плотине Вилюйской гидростанции. Но одна из самых неожиданных встреч с этой популярной песней произошла много лет назад за Полярным кругом, в небольшом городке с красивым названием Оленегорск. Конец июня, снег еще лежит в ложбинах. Два часа ночи, и несколько приезжих журналистов загорают в лучах нежаркого незаходящего северного солнца. И неожиданно на фоне белесого неба и бескрайней тундры, словно призрак, появляется «Сиреневый туман» с почти неузнаваемыми словами, прочно увязанными с местным колоритом.
И в этом не было ничего удивительного: песня, давно считающаяся народной, народом же и переделывалась, приближалась к местному характеру и вкусам. И таких разночтений было по стране множество. Однако самый необычный вариант «Сиреневого тумана» мне довелось услышать в глубокой сибирской тайге на берегу Ангары. Представьте себе крутой берег сибирской красавицы, небольшой уютный поселок Кежма, куда мы приехали с местным красноярским журналистом к знаменитому в тех краях фермеру со странной фамилией Голод, и костер, на котором наш гостеприимный хозяин готовит шашлыки «по-ангарски». Помогает ему в этом его помощник по имени Арий, местный авторитет на поселении, который после второго стакана слегка разведенного спирта берет в руки гитару и весьма проникновенно исполняет музыкальную балладу на знакомый всем нам мотив. Стихотворная часть баллады была выдержана в лучших традициях уголовного жанра: здесь было все — воспоминания о родном доме, о загубленной жизни, о неразделенной любви.
Четверостиший было много, но мне запомнились два последних:
Ты смотришь мне в глаза и руку пожимаешь,
В глазах твоих больших тревога и печаль:
Еще один гудок, и смолкнет шум причала,
И лайнер уплывет в сиреневую даль…
Сиреневый туман над Кежмой проплывает,
А над тайгой горит зеленая звезда,
И Ангара течет печально, понимая,
Что с девушкою я простился навсегда…
Разгаданная тайна
ВОТ так и жила эта песня, попадая безымянной в кинофильмы, исполняемая профессиональными певцами в огромных концертных залах и на стадионах. Последний раз в прошлом тысячелетии я слушал ее в гостях у знакомого поэта в общежитии литературного института. Эта встреча запомнилась мне весьма необычным замечанием моего молодого и талантливого приятеля. «Странно, — заметил он, — впервые слышу песню, которая начинается и заканчивается припевом. Это что-то новое в народном творчестве…»
Ответ на эту загадку пришел совершенно неожиданно и совсем недавно. Один знакомый литератор, зная мое отношение к «Сиреневому туману», дал почитать затрепанный, лишенный не только обложки, но и первых и последних страниц, толстый журнал, издаваемый русской эмиграцией в одной из стран дальнего зарубежья. В нем была помещена статья некоей Ш. Шалит, озаглавленная «Билет до станции «Забудь». В ней автор тепло вспоминает о хорошо известном в студенческой среде поэте Михаиле Ландмане и рассказывает историю создания песни, которая была опубликована впервые в самиздатовском сборнике «Пять девчат о любви поют» тиражом пять (!) экземпляров, изданном в 1961 г.
«Это про нас, — вспоминает Шалит, возвращая читателей к первоистокам песни, — московских студентов, которые в пору кратковременной оттепели встречались, взахлеб читали запрещенных поэтов, влюблялись, расставались, прощались…» И приводит текст всей песни по тому поэтическому сборнику, в котором первый и последний раз было опубликовано стихотворение М. Ландмана, написанное им в соавторстве с Михаилом Ярмушем. Вот оно…
ЭКСПРЕСС ВРЕМЕН
Экспресс времен пришел на первую платформу,
Я взял себе билет до станции «Забудь»,
Чудесный мой состав бесплотен и бесформен,
Крушенью не бывать, спокоен дальний путь.
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит зеленая звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Напомнит стук колес все то, что ты сказала,
Что выцвела любовь, как ситцевый платок,
Что ты устала ждать под сводами вокзала,
Где каждый поцелуй — недопитый глоток.
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит зеленая звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Через несколько лет Михаил Ландман написал еще одно четверостишие к своему «Экспрессу…», где все так же горела «зеленая звезда», пробиваясь сквозь сиреневый туман и поражая своим тонким поэтическим сравнением (почти во всех студенческо-народных вариантах звезда была полночной), но оно — это четверостишие — по своему трагическому смыслу не вмещается в лирику «Сиреневого тумана», поэтому я и не привожу его в этих записках, оставляя профессиональным литературоведам поле для дальнейших исследований творчества этого талантливого поэта. Замечу только, что он читал свои стихи самой Анне Ахматовой, которая высоко ценила его творчество.
А как сам Михаил Ландман относился к необычайной популярности своего «Сиреневого тумана»? Вот какой текст, найденный в архиве поэта после его кончины, приводит Ш. Шалит: «Один мой знакомый попрекнул: «Ты же когда-то подавал надежды». Я никому не подавал. Ничего. Я жил и продолжаю жить своей жизнью. Песня, которую мы с Ярмушем написали в юности, искаженная, измененная до неузнаваемости, сохранилась до сего дня — безымянная. И продолжает кого-то трогать, раз ее поют. Время и люди фильтруют все. И эта безвестная слава радует больше, чем радовали бы возвеличивающие тебя слова в какой-нибудь многотомной энциклопедии. Есть люди, нуждающиеся в ней, не могущие без нее жить. Я смог и прожил. Конечно, и мне хотелось быть любимым, необходимым, но не для того, чтобы на тебя глазели и щупали руками. Я отнюдь не осуждаю людей, которым такая поддержка необходима. Нет! Тысячу раз — нет!»
Так сам Михаил Ландман определил свое отношение к славе. На нет, как говорится, и суда нет. Наша же задача состоит в другом: вернуть популярной и по сей день песне имена ее авторов.
Владимир ЗАХАРОВ
http://top100.rambler.ru/home?id=125100 |
Главная 
